Все, я закончила перевод. Я бы не сказала, что это было так легко (особенно, путаница пошла, когда началась игра русских и украинских слов). Но, все-таки, мне это удалось) Итак, приятного чтения тем, что все-таки решиться это прочесть.
Борис Грінченко - Дзвоник
Борис Гринченко - Звонок
Перед тем, как начать читать этот перевод, я хочу обратить ваше внимание на то, что в оригинале (то есть, в произведении Бориса Гринченка на украинском языке) употребляются русские слова. То есть те слова, которых главная героиня не очень понимала. Здесь же будет, по большой части, все наоборот – непонятные для Наташи слова на русском будут писаться на украинском (только казус с книгой будет написан так, как есть)
Ее звали Наташа. Она была маленькой, ей было только семь лет. Полтора года назад умерла ее мать, отец был калекой, та еще пьянь. Пьяницей он был давно, но пока не был калекой и жива была его жена, то он там еще как-то вел хозяйство на своем отрывке земли. Но, поскользнувшись, он упал на лед, сломал себе руку и тогда уже мало что мог делать. А тут жена умерла. Он совсем в запой ушел, упустил свое хозяйство, продал землю – остался сам ободранный домик. Он редко возвращался, а в том доме сидела Наташа.
Сидела и голодала. Добрые люди заметили, что она голодает и начали звать ее к себе на обед, а потом как-то и посуетились за бедную сироту, чтобы ее приняли в сиротский дом. Наташу отвезли в губернию и там отдали в тот дом. Добрые люди говорили, что там Наташеньке будет лучше. Она сама себя убеждала в этом, но почему-то ей было страшно туда ехать.
Как приехала, то стала ее жизнь совсем другая.
Дома она временами голодала, а как не голодовала, то наедалась хлеба и пустого борща со свеклой, потому что каша не каждый день была; а теперь она могла, есть хорошую и вкусную еду каждый день и сколько хотела. Дома она ходила в дранной, латаной и потрепанной одежде, а здесь у нее была одежда чистенькая: летом – легонькая, зимой – тепленькая, то, что надо. Дома она мерзла в ободранном и неубранном доме, спала на голом полу, только под голову подмостив плохенькую подушечку, а здесь дома были большие, чистые, теплые и спала она на мягкой постели, застеленной тоненьким покрывалом. Дома ее отец пьяный ругал, временами даже бил, а тут никто не бил и не ругал: когда что-то нужно было делать или не делать, то начальница просто велела или запрещала всегда спокойным, ровным голосом, - она даже не кричала никогда. Эта новая, спокойная жизнь в достатке, казалась Наташе, после ее убогой сельской жизни, какой-то роскошью, какой-то пышной, панской, чуть ли не царской жизнью. Но все же, Наташе было сложно жить.
Почему?
Она была абсолютно чужой среди этой жизни.
С самого начала ей пришлось привыкать к многим вещам, для нее абсолютно новых, - начиная с правила есть мясо не руками, а ножом и вилкой. Она никак не могла наколоть кусок мяса в борще вилкой, а тогда подрезать его ножом: обычно кусок мяса выскакивал из под ножа и ляпался на пол или Наташе на колени или какой-то подруге, а борщ ляпал на стол. Обляпанная подруга сердилась и говорила: «Вот дуреха безрукая! Селянка!».
Александра Петровна, начальница, делала Наташе замечание, что так нельзя делать, что нужно быть осторожной и опрятной. Девочка сама это прекрасно знала, но она же никак не могла управлять всеми этими инструментами! Сейчас же, на второй день, история повторилась, а Александра Петровна велела ей выйти из-за стола и обедать одной, отдельно от остальных. Она молча выходила из-за стола и садилась где-то в углу. Она смотрела на девочек, как они вкусно обедали, весело смеялись, когда не было начальницы (хоть им и запрещалось смеяться во время обеда), и дожидалась своей очереди. Наконец-то, девочки начинали вставать, некоторые тут же выбегали из дома, а другие оставались убирать со стола, начальница уходила. Тогда Наташа должна была идти обедать. Ей хотелось кушать, и она молча садилась за стол.
Дети часто бывают жестокими, - обляпанная Наташиным борщом подруга, а за ней и еще некоторые начинали кричать на Наташу:
-Селянка обедает! Безрукая обедает! Бегите, кто может, а то всех обляпает!
Наташа переставала есть. Ей было стыдно, тяжело, хотелось плакать, но она не плакала, только губы у нее дрожали, и все лицо как-то кривилось. Она опускала свои большие темные глаза вниз, тогда ее длинные ресницы красиво показывались на ее бледном лице. Так она и сидела молча, до тех пор, пока девочки не отставали от нее и не убегали в сад. Тогда она вставала, голодная шла в какой-то уголок и пряталась там так, чтобы никто не видел, сидела до тех пор, пока громко не зазвенит звонок, призывающий всех к вечерним занятиям. Она вся вздрагивала от неожиданности, тогда вставала и шла.
Потихоньку она привыкла обедать, как все, но девочки по-прежнему дразнили ее «безрукой». Это неприятное прозвище абсолютно не соответствовало ее тонкой и небольшой фигурке с черноволосой головкой, к ее задумчивому лицу с большими и грустными глазами. Но уже как привыкли, так оно и осталось.
И с одеждой проблемы. Это была совсем не та сельская одежда, в которой привыкла ходить Наташа, - та была такая простая! А в этой Наташа чувствовала себя, как не в своей тарелке. А самое худшее сначала было то, что она не умела сама ее надевать. Копается, копается и ничего не поделает! Приходиться дожидаться, пока Маринка, подруга, что немного ей симпатизирует, поможет. Но пока та придет на помощь, а тут уже – Дзинь! Дзинь! Дзинь! – зовет звонок к завтраку. Торопится Наташа, руки у нее дрожат,…боится она опоздать, потому что скоро звонок зазвонит, сейчас бежать надо.
Но понемногу и к одежде Наташа привыкла. Но она никак не могла привыкнуть к панскому языку. Она очень плохо его понимала и ей велено надеть другую «спідницю», а она не понимала, что речь идет о юбке, и надевала пальто – ту спідницю, что сверху носят. Ее посылали в «чулан» , а она шла наобум в какой-то домик, потому что не знала, что оно такое и где оно тот «чулан»; ей велено учиться «прилежно», а она никак не могла понять, зачем это, во время учения, нужно лежать, когда ей и сидя лучше. Много ее подруг, хоть и сами такие были по началу, но теперь смеялись с нее, а Александра Петровна называла ее глупой и говорила, что она совсем плохо учиться. Наташа и правда плохо училась, но не из-за того, что вроде как была глупой, нет! Дома она все понимала, толково говорила, знала очень много сказок и песен. Никто из ее сельских подруг не мог петь лучше нее, а пересказывая сказки она голосом пыталась изобразить тех животных или зверей о которых говорила. Здесь она была глупой, потому что никак не понимала тех слов, «что в книге написано». Научившись наконец-то читать, она насмешила весь класс, потому что прочитала: «Усердно занялся делом», а пересказала как «У середу занявся дом»
-И сгорел? – Спрашивала, насмехаясь, учительница
-И сгорел…- ответила Наташа, но, чувствуя, что что-то не так и ужасно краснея, добавила: - Нет, этого в книге не написано…
Громкий хохот не дал ей договорить. Весь класс смеялся, даже слезы вытирал. И у Наташи слезы заблестели в глазах, но не от смеха.
С того времени прозвали ее Средой, а Безрукой звать перестали.
Весь класс острил уши, как только Среда встала рассказывать выученное: она не только плохо его знала, но еще и всегда говорила какую-то смешную глупость, тем самым веселя нудную лекцию.
А как она искренне учила те задания, сколько работала, чтобы их знать, чтобы не быть посмешищем всему классу! И не могла до сих пор осилить непонятную книжку. И эта книжка делала с ее головой, что-то странное. Наташа блудила по ней глазами с мыслями, как ребенок блуждал бы темной ночью среди неизвестного бескрайнего степа, в поисках дороги домой. Она столько раз ошибалась, столько раз она была посмешищем за эти ошибки и даже наказано, что теперь она была не уверена ни в одном слове, что понимает его так, как нужно. Написано «масло», - может, это и правда то масло, про которое до сих пор знала Наташа, а может и что-то совсем другое: ведь думала она, что «репетувати» (орать) – это на поле орать, а сегодня ее назвали дурой и сказали, что это означает – орать (кричать). Или же вчера: она думала, что «пика», то цветок такой, а ей говорят, что это – рожа…Может, и с маслом так будет? И потихоньку Наташа совсем перестала верить своей голове. Она верила только тому, что говорила учительница, а свое мнение у нее умирало, переставая жить и работать. Девочка и правда становилась глупой. Зная себя и свои знания, она боялась того класса, как огня и тем же еще хуже делала себе, потому что страх выгонял из ее головы то, что она еле удерживала там. Ага, она боялась класса и вся вздрагивала тут же, лишь услышав, как ударит громкий звонок, приказывая ей идти в тот класс. «Дзинь-дзинь-дзинь!» - раздастся повсюду, а ей так и представляется, как она стоит перед учительницей, бледнеет, краснеет, опять бледнеет, мучается, в попытках что-нибудь вспомнить – и ничего не может…
Ох уж этот ей звонок! Как он ей надоел! Он звонит по шестнадцать раз в день! Второго же дня, как она сюда приехала, ее поразил этот звонок.
Было утро, и она еще спала. Ей снилось ее родное село и то, что было с ней на самом деле.
Зеленая-зеленая трава, покрытая цветами, луга, на том лугу она с девочками бегает и играется. Ясно сияет над ними небо, приятно пахнут вокруг цветы, улыбаясь ей своими красными, голубыми, желтыми блестящими лицами. Звонко и весело раскатывается по всему лугу детский смех. И им, детям, так хорошо, так невообразимо хорошо и весело, что только свободным птицам, поющим свободней и веселее, чем ей…И она, Наташа, наверное, уже птицей стала, потому что вот она уже не на лугу, а на вербе ветвистой над водой, - широко-широко разливается весенняя вода, покрыла луга, огороды, и верба та, на которой Наташа сидит, тоже в воде. Сидит Наташа и громко веснянки поет:
-Разлились воды
На четыре брода
Соловей щебечет
Сады развивает…
Развились там сады, и густые-густые – как лес. И правда, это уже не сад, а лес густой, а под дубом сидят они вдвоем: Наташа и ее подруга Оксанка. Это они сюда спрятались от Наташиного отца: он домой пьяный пришел и уже хотел Наташу бить, а она вырвалась и убежала, и вот сюда с Оксаной и спряталась. Они друг друга так любят. Обнявшись, рассказывают друг другу про свое горе и счастье. Старше и сильнее Оксана прижимает к себе маленькую Наташеньку, прижимает к себе и целует. Ох, как хорошо, как прекрасно! Как вдруг что-то как загремит над ними. Обернулись они, - как сзади них Наташин отец пьяный. Вскрикнула Наташа, как безумная, спохватилась и убежала…
-Подожди! Куда же ты? Она с ума сошла, что ли? - Несколько рук ухватило ее и держат. Она открывает глаза и видит, что нет ни леса, ни Оксаны, ни отца, - вокруг нее девочки, держат и говорят ей:
-Как подорвется сонная, как побежит! Чего ты? – Наташа сначала не знает, что ей говорить, но потом все же отвечает:
-Испугалась. Что-то загремело.
-Загремело? Вот глупая! Так это же в звонок зазвонили, чтобы мы вставали.
Осмотрелась Наташа и видит, что вокруг нее девочки встают, одеваются. Все еще дрожа от испуга, она тоже начала одеваться, когда это опять неожиданно зазвонил звонок и заставил ее вздрогнуть.
Слишком грустный был тот день для Наташи. Она чувствовала всей душой, что прошло ее счастье, что не увидит она родного села, цветочного луга, зеленого гая; не обнимет, не прижмет и не пожалеет ее Оксанка. Слезы сами брызнули с глаз девушки, как только она вспомнила Оксану. Как она здесь будет жить без нее? Здесь девочек много, но все они не такие: все чужие, нет близких, нет подруги. Она сбежала от них, забилась в угол и сидела там молча. Дети нашли ее и пытались вытащить оттуда, говорили с ней, но она мало откликалась. Некоторые смеялись над ней, что она такая дикая, некоторые жалели ее, но и те, что жалели, не были такие, как Оксанка и для Наташи они были чужими. Она сидела и молчала. Дети ее оставили. И пошли день за днем. Среди людей Наташа жила в одиночестве. Жила? Нет, она не жила. Она слушалась звонка. Звонок будил ее – она вставала, звал завтракать – она шла, велел учиться – она училась, выпускал ее из класса после лекции и опять приказывал садиться – она слушалась. И так все остальное: сон, еда, прогулки, наука – все звонок приказывал, проговаривая своим острым, надоевшим ушам, мерзким голосом. Теперь у нее не было своей свободы – она ее всю забрал. А она не привыкла к этому. Она привыкла, рано поднявшись, выбегать на свободу и весь день делать то, что захочется: бегать, смеяться, плескаться в чистых волнах окруженной зелеными камышами реке. Вот это жизнь! А здесь нет жизни, потому что он отобрал у нее свободу.
Ей начало казаться, что он живой и что даже начальница слушается его и только потому она постоянно одинаковая. Ее, Наташу, звонок знает и поэтому специально так звонит, потому что хочет ей навредить. Конечно, она знала, что это не так, но избавиться от этой мысли не могла. Она возненавидела его.
Она возненавидела его всей своей душой, всем своим сердцем, всеми своими мыслями. Темными ночами она думала о том, как бы от него избавиться. Разбить? Но он же крепкий и высоко висит. Убежать от него? Не было куда.
Подавленная ненависть начала перерастать в отчаянье. Никогда Наташа не вырвется из этой тюрьмы, не забудет своего врага. Разве что, что-то необычное случиться. Может, дом этот, тюрьма эта, сгорит? Может, прогонят ее отсюда? Может, отец захочет ее обратно забрать? Может…много еще чего надумала бедная девочка, но ничего не происходило и она знала, что ничего и не произойдет. Страшная безнадежность захватила Наташу…
А жизнь шла все так же. Она ела, пила, спала, просыпалась не по своей воле, а по чужому приказу. Не понятная для нее школьная наука угнетала ее мозг, убедила ее в том, что она, Наташа, глупая, ничего не хочет понимать и должна делать только одно: спрашивать у старших и их слушаться. Когда хочешь шагнуть, то сначала спроси, а потом шаги. Другие девочки часто дурили начальницу: делали тихонько, не спрашивая. Она так не могла: уж слишком угнетенная у нее была голова.
Может, еще слишком честной была и слишком пугливой. И жила странной жизнью: жизнью без своей свободы, без надежды. С послушным неумным видом, она слушалась всего, что ей велели, не делала ничего, что ей не приказывали. С подругами редко когда игралась, но часто пряталась от всех в саду и сидела в кустах сама, не шевелясь. Сначала она пряталась для того, чтобы выплакаться, но теперь уже редко когда плакала, а только сидела и смотрела: как колышется зеленый листик, как жучок ползет. Ей это нравилось: тогда ей было так спокойно. Подругам и начальнице она казалась безразличной ко всему, и девочки ее уже дразнили Сонной Средой – такой она казалась с первого взгляда. Хотя и спала она мало: ночью больше лежала тихо и не шевелилась, вспоминая, как колышется зеленый листочек, как ползет жучок. Иногда свое село вспоминала. В душе ее, маленькой, детской, глубоко от человеческого взгляда пряталась ужасная боль. И душа ее никогда не переставала болеть.
У них во дворе был глубокий-глубокий колодец. Однажды, когда из него вытаскивали воду, Наташа перегнулась через сруб и смотрела вниз. Глубоко-глубоко блестела там вода. Как же далеко!..
-Не наклоняйся так, иначе упадешь и утонешь! – Сказали ей девочки.
-И что? – Спросила Наташа
-Вот глупая! Жить не будешь.
Она опять хотела спросить «и что?» - но остановилась и не сказала.
Но на следующий день, когда никого рядом не было, она снова подошла к колодцу и начала смотреть в него. Ее почему-то тянула туда. Именно в этот момент зазвенел звонок и она вся аж задрожала. Но странная вещь: с того дня, как только она услышит звонок, ей тут же вспоминается колодец, и глубоко-глубоко в нем блестит вода. А что, как она упадет в этот колодец? Долго ли будет падать до этой воды?
С того времени, мыли о колодце ее не оставляли. Враг ее, звонок, шестнадцать раз на день напоминал ей о нем. Как звонил, ей казалось, что он так и говорит: утопись! Утопись! Утопись! Он склонял ее к этой мысли и эта мысль овладела ей полностью .
Вот только перегибаться через сруб Александра Петровна остро запретила.
Но эта мысли так ее жгла!
Она с ней чуть сон не потеряла.
Вскруженная голова мало что перестала понимать. Она не работала, ею полностью овладели две вещи: глубокий-глубокий колодец и запрет перегибаться в него.
Однажды, Наташа выбрала такое время, что Александра Петровна сама была в своем доме. Она подошла к двери и постучала. Сердце у нее замерло.
-Кто там? – Спросила Александра Петровна.
-Это я.
-Кто?
-Наташа.
-Чего тебе? Входи.
Вона вошла и стала возле порога. Александра Петровна сидела за столом и что-то писала, ее худое, сухое лицо четко определялось против окна своим профилем. Как всегда оно было спокойное, без улыбки.
Наташа стояла и смотрела на нее.
-Ну, так чего тебе? – И начальница повернула свою голову к Наташе и, с пером в руке, ждала, что та ответит.
-Александра Петровна, позвольте мне утопить во дворе в колодце! – Неуверенно проговорила девочка
-Что?!
-Позвольте мне утопиться…
Александра Петровна встала, подошла к ней ближе и посмотрела на нее.
-Ты заболела?
-Нет.
-Так что же ты говоришь?
-Я говорю,…я не хочу здесь жить…я хочу утопиться,…позвольте мне…
-Не смей об этом даже думать! – Аж закричала начальница (Наташа еще не слышала, чтобы она кричала). – Ишь, что придумала! Я тебе приказываю никогда не думать об этом! Слышишь?
-Слышу…
-Я тебе это запрещаю. Понимаешь?
-Понимаю.
-Иди!
Девочка тихо обернулась и вышла.
Следом за ней вышла и начальница – велеть своей помощнице, чтобы та следила за глупенькой девочкой.
В тот же день колодец был накрыт крышкой, а на крышку повесили замок.
И в тот же день Наташа заболела, и заболела надолго…хоть все-таки и излечилась потом…
Все, я закончила перевод. Я бы не сказала, что это было так легко (особенно, путаница пошла, когда началась игра русских и украинских слов). Но, все-таки, мне это удалось) Итак, приятного чтения тем, что все-таки решиться это прочесть.
Борис Грінченко - Дзвоник
Борис Грінченко - Дзвоник